Серое небо раскатами грома муштровало лениво стенающиеся по его бесконечным километрам облака. Геометричные каскады молний напоминали удары в тарелки из колокольной бронзы. Звон от них, похожий на то, что производит агрессивный подросток, едва ли научившийся бить по струнам, рекашетил от угла каждого здания в Сплите. Чем больше домов он оставлял позади, тем быстрее и стремительнее становился. Мне показалось, он скоро настигнет меня и ударит в самое сердце. Сердце, которое отбивало обратный отсчет. Над моей головой громоздились, повисшие безмолвно в воздухе, дождевые капли и будто ждали приказа свыше, чтобы обрушиться мне на голову. Воздух пах озоном и сгустившейся тревогой. В нем, как и во мне, была жизнь. И в каждом из нас - с избытком.
Я накинул на голову капюшон. Чтобы укрыться от дождя. И это показалось мне странным. Даже стрельнуло в правое ухо разрядом страха. Я замер, как когда ожидаешь удара невидимой ладонью по лицу. Удара не последовало. Я сделал все правильно.
Я впервые начал понимать суть многих вещей. Предназначение капюшонов и нарочитую глубину замочных скважин. Машины стремительно проносились мимо меня, оставляя после себя вуали из поднимающейся в воздух невесомой асфальтовой мороси. Звук их напоминал шуршание целлофана. В этом я тоже видел смысл.
Где-то рядом, нарушая сложившуюся здесь идиллию царствующей повсюду какофонии, я услышал фырчание. Ожившее творение таксидермиста-неудачника снова оказалось там, где оно и должно было быть. У моих ног. Глядя в преданные и взмокшие жидкостью немого одиночества глаза Волонтера, я вспомнил о том, что забыл закрыть деверь. Совру, если скажу, что забыл. Я просто никогда не имел этого в виду. И только сейчас мне стало очевидно и понятно наличие в этом мире статистики квартирных краж. Моя голова полнилась фактами и отчетливее всего я сейчас мог смотреть на себя прежнего. Умирание - это как когда ты пьян, но как-то очень убого. Когда ужираешься в говно, занавесом твоего буйства становится сон. Как и в случае со смертью. Но я был спасен. Я потрепал Волонтера за ухом. Проблема была только одна: я совершенно не умел жить.
Всю жизнь я думал, что прямые линии были придуманы людьми, а природа же, как и все первозданное, состоит из кругов. Сейчас, находясь в папье-маше, что скоро развалится от влаги, мне в голову приходили совершенно другие мысли и я мог услышать, услышать, как наполняется мыслями моя кровь. Линии были прямыми. Люди продолговатыми. Небо - самодостаточным и безразличным, как Творец. Возможно, оно-то им и было? Я ускорил шаг и вскоре показался себе в этом мире крошечным и очень дурацким. Я себе показался. Прежде я не додумывался отделять себя от мира. Это было новое ощущение, немного похожее на то чувство, когда тебе кровь из вены высасывают, а ты не ел с понедельника. При условии, что понедельник был давно. Кружилась голова. Я видел, как набрасываются на меня молекулы. Последнее, что я смог различить - это как унесся в текстуру белесой скатерти мой Волонтер.
Я летал в своих снах. Но сном это можно было назвать только если притянуть все происходящее за уши, как поправляют на себе штаны те, кто недавно начал ставиться винтом. Я с силой щурил глаза и распахивал их. Я понял, что начинаю пугаться, когда не знаю чего-то. Когда какой-то из органов моих чувств не может найти ответы. Мне впервые было дело до ответов. Впервые в голове были вопросы. Я пугался, потому что не знал, откуда эта сухость у меня во рту. Пугался, потому что глаз не мог ничего различить в сплетенной как нитками реальности. Я вру. Она была не из ниток. Мне было бы куда спокойнее, если бы я знал, из чего она. И тут я понял еще кое-что: мы не всегда получаем то, чего хотим.

Свет сменяется тьмой и оркестр моих внутренних противоречий разрывается множественными крещендо. Громче! У меня не хватает слов, чтобы описать это. Теперь мне нужны еще и слова и именно сейчас я понимаю, что знаю их так мало. Впервые жалею о минимуме прочитанных книг. Жалею о времени, что бесцельно ковырял хлебный мякиш и учил голубей произносить мое имя по-венгерски. Я знаю, что здесь темно. Как я могу это еще осмыслить? Темно как в глазах у мухи, упавшей в суп. Темно как спать. Темно как молекулы кедрового орешка. Я не могу сам себя успокоить потому, что не имею возможности даже попытаться сжать эту материю, переломать и скомкать ее и вместить в каркас из того, что я привык называть своим видением мира. Иисус, чувак, рамки! С каких пор все стало таким? Мне раньше не было это нужно, парень. Мне не нужно было понимать темноту, чтобы в ней находиться.
За закрытыми глазами светлее, чем здесь. Поэтому мне бы лучше не открывать их. За ними пятна света. Я как ребенок, находящийся под впечатлением от того, что впервые увидел галактику. Я поймал себя на мысли о том, что нахожу спасение в собственной голове. Поймал себя также на том, что всегда так делал.
Среди парализованных глазниц Бога, который уронил меня сюда, не досмотрел, этот занятой старик, я чувствовал себя будто обваренным в кипящем масле. Что-то невыносимо жгло у меня внутри и жгло снаружи. От этого спирало дыхание и становилось едва ли понятно, жив я или уже не очень. Забальзамированный и ошпаренный. Слезающие слои кожи и микродермы везде, где только можно. Я плавился и оседал на поверхностях, если они здесь были. В рокочущей мгле я был ничей, ничей абсолютно и разбрасывался лоскутами своей кожи так, что можно было бы подумать, будто в один момент у меня стало ее слишком много. Будто я почувствовал себя грязным и слой за слоем, смывая духи, грехи и дурость, начал раздеваться как завсегдатай нудистского пляжа, который потерял где-то свою наготу. Я растекся по своему окружению и почувствовал, как то, что я снял с себя, в миг обрело контуры человека. Отделилось от меня и стало существом, слепленным из того, что я не хотел в себе видеть. Спазмы пронзили мои живот и голову. Как же много здесь воздуха. Я будто был в ночном парке у озера, который калибровался во вселенную каждый раз, когда туда заходил кто одинокий.
- Волонтер, мальчик, - позвал я. Он подошел бы и понюхал мою руку. Я сообразил бы, что у меня еще есть рука. И додумался бы до того, что здесь есть что-то, позволяющее моему парню стоять. Что-то, позволяющее стоять, в добавок, мне. Мне нужно было за что-то зацепиться и пусть это было бы знакомое фырчание и мокрый пронырливый нос. Хоть что-нибудь знакомое, пожалуйста.
Я был здесь как под коллиматором. Кота нельзя было бы назвать хорошим охотником, если бы он выкалывал мышам глаза. За мною охотились? Меня наблюдали? Или я сам выдумал своего наблюдателя? Сознание - та еще ловушка. Возможно мне и не следовало его обретать.
- Кто здесь?
И либо я выжил из ума, либо здесь было что-то или кто-то, в чьей власти я находился. Я с силой зажмурился и принялся вспоминать все марки автомобилей, которые я знаю. Так проще было ждать.